707e326b     

Самохвалов Максим - Лошадиное Лето



Максим Самохвалов
ЛОШАДИНОЕ ЛЕТО
не реалистичное произведение
Лето казалось невыносимым.
Было очень жарко, а отсутствие материализованной мечты в
виде благородного коня, которому я мог задавать овса, чистить
щеткой, похлопывать по морде - злило меня.
На станции, в покосившемся клубе, часто показывали фильмы,
где главные герои постоянно скакали, задавали и похлопывали.
Я ходил на каждый сеанс, разумеется, бесплатно, так как
глупо платить деньги за мечту.
Я пробирался в пристройку, где располагалась сельская
библиотека, а оттуда, по чердаку, проникал в клуб.
Когда я возвращался через кукурузное поле, то слышал цокот
копыт на большой дороге. Но увидеть всадников мне мешали
огромные, двухметровой высоты, стебли кукурузы.
Утром я ходил на станцию за хлебом. Нам нужно было много
хлеба, так как бабка скармливала его курам и овцам. А днем я
ходил за молоком, на эту же станцию. А вечером - в кино.
Таким образом, я накручивал по двадцать километров за день.
Поэтому я ненавидел лето и любил лошадей, возможно, как
хитрую проекцию ненависти к передвижению пешком.
Утром я вставал совершенно разбитый, с гудящими ногами и
болью в животе. Мне надоела сухая картошка, и сушки с несладким
чаем! Они не принимались моим организмом, во рту был постоянный
привкус солидола.
Так же мучилась моя сестра. Хотя она и не ходила на
станцию, но огород выпивал из нее все соки.
С девяти утра и до девяти вечера она что-то постоянно
полола, сажала, поливала.
Вечерами сестра уходила за баню, садилась на трухлявую
скамейку и открывала одну и ту же книгу - "Бои за карельский
перешеек". Я читал эту книгу, там красноармейцы взрывали
гранитные надолбы, подавляли огонь из дотов и, в конце концов,
прорывали неприступную линию Маннергейма.
Иногда сестра отрывалась от книги и смотрела на выгон. Я
ее понимал и жалел о том, что там никто и никогда не едет.
Как-то раз, в деревню, привезли хлеб. Хлеб возили на
скрипучей телеге, где стоял железный короб.
Лошадь совсем не походила на лоснящихся красавцев из
фильмов. У кобылы была слишком большая голова и провисшее
брюхо.
Лошадь махала хвостом и дергала кожей, пытаясь согнать мух
и слепней.
Я купил восемь буханок хлеба и подошел к животному. От
лошади пахло мукой и навозом. Большой коричневый глаз уставился
на меня и стал равнодушно моргать. Я вытащил буханку из своего
рюкзака и разломил пополам. Лошадь повернула голову, причем мне
показалось, что это движется орудийная башня на линкоре. В
ноздрях кобылы виднелись сопли, а прилипшая там муха отчаянно
жужжала.
Лошадь принялась аккуратно жевать хлеб. Это впечатлило
меня, и я протянул вторую половинку. Лошадь сжевала и ее. Я с
сомнением посмотрел на рюкзак, а потом скормил ей вторую и
третью буханки.
Когда лошадь доела последнюю, восьмую буханку, я оправился
домой.
Возница долго орала мне в след, так как лошадь "села" и
ехать куда-либо решительно отказалась.
Я не знаю, как это такое может быть, ведь лошади это не
собаки, они должны стоять или лежать. А если лошадь села, то
это уже ерунда какая-то, а не лошадь.
Бабка сразу обнаружила недостачу.
- Да ты чего это? Эй!
Я подошел и виновато уставился на полупустой рюкзак.
- Тут всего две!
- Лошадь, - только и успел я сказать, потому что бабка
ударила меня буханкой по голове.
Вечером я долго стоял около реки и жевал сухую, черную от
времени сушку (так как остался без обеда), не переставая
мечтать о настоящем коне.
На следующий день я увидел всадника, скачущего по нашему
выгону.



Содержание раздела