Саксон Леонид - Принц Уэльский
Леонид Саксон
Принц Уэльский
Рассказ
На ту пору явился Law...
А. С. Пушкин
Лет пять назад я очутился в Москве без копейки денег. Меня приютил дядя -
комендант общежития Пролонгированных литературных курсов на улице Садриддина
Айни, 4. Правда, когда я ехал к нему под дождем от метро "Беговая" (которое,
по странному и смешному контрасту жизни, соседствует с "Полежаевской"), я еще
не знал, что они "Пролонгированные". Да и не до того мне было. Лил такой
дождь...
Однако про самого Садриддина Айни я, разумеется, слышал. Он зачинал
таджикскую советскую - или, не исключено, казахскую советскую, но, по-моему,
все-таки таджикскую - литературу. И он ее зачинал вместе с Горьким. Для чего
приезжал в Москву. (Я почти уверен, что дело было именно так, а не, допустим,
Горький приезжал в Таджикистан.) "Дорогой Садо,- сказал ему Горький,- сядем
рядком и поговорим ладком". Этот момент изображен в вестибюле общежития во всю
стену первого этажа, левее бюста Ленина, выцветшими от времени водяными
красками на штукатурке. Лиц обоих классиков теперь уже не разглядеть - вместо
них расплывшиеся коричневые пятна. Видно только, что и Айни, и Горький - оба в
тюбетейках и что Алексей Максимович именно на этой фреске как-то особенно худ,
высок и сутул.
- Ну и что же мне с тобой делать? Воды-то с тебя сколько, перемать...
- Не знаю, дядя. А только мне теперь больше некуда. Придумай что-нибудь,
эта ведьма все новых денег требует! И уже только в долларах... Ну выручи. Ну
пожалуйста! На три дня...
- На три дня, на три дня...- пробурчал дядя, шевеля усами и неприязненно
глядя на меня. И вдруг взорвался: - Вырастили гуся! Разговаривает-то как, а?
Дипломат ...ый! А через три дня родной дядя тебя должен на улицу выпнуть? Под
дождь? Пришел с бедой - так и говори! Сто раз повторяли,- повернулся он к
Горькому,- сто колов у этого гада на башке пообтесали, что так ему в конце
концов и будет! Нет, полез...- И дядя перевел дух, словно ожидая ответа. Но
так как ни оба классика, ни Ленин не торопились отвечать, а я лишь тупо
разглядывал грязно-золотую надпись церковнославянской вязью "ДОРОГОЙ САДО!
СЯДЕМ РЯДКОМ И ПОТОЛКУЕМ ЛАДКОМ!", дядя плюнул, еще раз внимательно оглядел
нас четверых и, пробормотав: "Стихоплет!", начал действовать.
Пока я в его комнатке вытирался сухим полотенцем и пил чай, он обошел все
полтора этажа (почему полтора - скажу чуть позже) и не раз с кем-то говорил. Я
это знал через вентиляцию: она - стоило кому-либо в какой-либо комнате открыть
рот - начинала глухо, эсхатологически гудеть, словно бы Везувий ворчал над
обреченным городом Помпеи. Если б я себя получше чувствовал, мне на ум,
наверное, пришло бы еще что-нибудь возвышенное: грозовые тучи, или шум моря,
или орган. Но я был голоден, и мне показалось, что старый дом вроде как что-то
проглотил и теперь задумчиво прислушивается к себе, чтобы решить: стоило ему
это глотать или нет, и если нет, то не пора ли от этого избавиться?
Когда дядя вернулся, по его хмурому широкому лицу я понял: пищеварение
далеко не закончено.
- Ну вот что,- сказал он, пристально оглядев свой стул и затем садясь,-
это все чепуха, что я ходил. Мог и не ходить. Сунуть тебя я, конечно, в любую
комнату сунул бы - со мной никто ссориться не будет. И матрац найдем... Но
через два дня узнает Праскухин. Ведь у всего вашего брата пер... пер...- Он
сморщил лоб и пощелкал пальцами.- Слово забыл! Хорошо один ваш критик сказал
недавно в актовом зале, когда речь толкал... ну, еще про стрижку такое
г